— Потому…

После непривычно длинного и эмоционального монолога Агеев обмяк и пришел в свое обычное расслабленноунылое состояние.

— Потому что оперативную информацию к делу не пришьешь. Если сможешь раскрутить колесо — действуй. Кое-какие факты я подброшу. А ты развороши муравейник, и мы посмотрим, что они станут делать.

Майор привычно черкал капиллярной ручкой в видавшем виды блокноте. И рисуемый мир втягивал его в себя, забирая из мира реального.

— Эти, кандидаты… Они дадут показания?

— Последний, кому нос своротили — точно даст. Остальные — не знаю. Попробуй. Вот здесь список на всех — и жильцов, и кандидатов. Фамилии, адреса. Работай!

— А если меня грохнут? — вроде в шутку спросил Денис, хотя впервые за все время секретной работы эта мысль пришла ему в голову на полном серьезе.

— Ничего не бойся, посылай всех на хер. Ты за каменной стеной. Посмотрим, что Степанцов твой выкинет…

— Он меня выкинет в первую очередь, — сказал Денис.

— Никогда, — сказал Агеев с широкой улыбкой. — НИКОГДА. Я тебе ручаюсь.

И уточнил:

— Управление ручается.

Он снял очки и положил поверх блокнота с традиционным сюжетом. Тиходонские грации майора Агеева, осенний альбом девяносто седьмого года. Откровенная и безыскусная порнуха. Никаких тебе тонконогих девочек, никаких нимфоманок со стрижкой «каре». Просто — бабища со смазанным лицом, с толстыми расставленными в стороны ногами, где жир свисает наподобие складок присобранных штор. Линза очков пытается раздвинуть шторы, но тщетно: между ними — черным-черно. Стареет майор Агеев.

Через дорогу от главного офиса «Визиря» стояла патрульная машина с красно-синими «маяками» на крыше. Денис посмотрел на нее издали, покачал головой, вспомнил одно из любимых выражений Кравченко-Снетко. Затем подошел, постучал в стекло.

Стекло опустилось; внутри сидел Паршнов с книжкой Пикуля на коленях.

— Здравь жлаю, товарищ прокурор, — ласково сказал Паршнов, отщелкивая дверцу. — Welcome в хату. Кофе хочешь?

— Хочу.

Денис сел в машину. Лейтенант перегнулся, достал с заднего сиденья огромный пестрый термос, открутил крышку.

— Запах, а?..

— Ты мне объясни лучше, Паршнов, почему патрульную машину сюда поставил? — Денис осторожно перехватил из рук лейтенанта горячий пластиковый стакан, отхлебнул.

— То есть как это зачем? — не понял Паршнов. — Это ж твоя идея, Петровский. Или ты думаешь, я по своей воле сижу здесь, повышаю свой культурный уровень?

— Я думаю, что для наблюдения вы могли выбрать машину попроще, без огней и надписей на боку, — сказал Денис.

— А-а, это… — протянул лейтенант. — Ну так это вопрос к Суровцу. У него других не было.

— А почему прямо напротив офиса?

— Ну что ты ко мне пристал, Петровский? — Паршнов вздохнул. — Мне сказали: стань здесь. Я стал и стою. Как вкопанный. Ну?.. Кто-то, наверное, гоняется за фургонами по городу, кто-то в кустах сидит, на камеру пишет — а мое место здесь.

Кофе никак не желал остывать, пластиковый стаканчик нагрелся и обжигал пальцы.

Денис поставил его на приборную доску. Он сильно сомневался, чтобы кто-то гонял за кем-то по городу. В лучшем случае можно было представить себе еще парочку милицейских машин, украшенных красно-синими спецсигналами, застывших где-то напротив «визиревских» гаражей. И оперов — скучающих, поругивающих его.

Петровского, и всю городскую прокуратуру заодно.

— Книга хоть интересная? — спросил Денис.

— Драк маловато, — пожал плечами Паршнов. — И не трахается никто… Да ты пей кофе, Петровский. Остынет.

В этот день 000 «Визирь» недосчиталось еще одного своего сотрудника. Куда-то запропал шофер Гоша, он же Парамоненко Григорий Васильевич, пышноусый ебарь, друг и утешитель всех буфетчиц города Тиходонска. На вечер седьмого числа у него была назначена встреча с некой Екатериной Пигиной, раздатчицей кафе «Дорожное»;

Гоша не пришел. Рано утром восьмого к Гоше в квартиру стучался сосед — одолжить пару тысяч до получки; никто не открыл.

В конце концов Гоша не явился на работу, хотя в этот день на «точках» проходила генеральная уборка и ему предстояло вывезти всю стеклянную тару и прочий хлам из подсобок. Уборка сорвалась, Гошу ждал серьезный нагоняй от Вал Валыча — но Гоша не явился и на следующий день, и через неделю, и через месяц. В металлическом шкафчике, где переодевался Гоша, под замком остались его рабочие куртка и брюки, схватившиеся буквой L носки, мелкая расческа с несколькими застрявшими в ней волосками.

Когда наняли нового шофера, замок на шкафчике спилили, вещи выбросили. В кармане рабочей куртки нашли пятнадцать долларов и полпачки «Голден Америкен». Гоша так и не вернулся за ними.

Глава вторая

НЕ ЗАГОНЯЙТЕ ЛЮДЕЙ В УГОЛ

Простейшее естественное действие превратилось в пытку.

— Какая скотина! Нет, надо с этим кончать…

Глухо зашумела вода в бачке. Закачалась пластмассовая фиговинка с освежителем.

Додик скребся с наружной стороны в дверь, скулил.

— Фу, — сказала Маша Вешняк. — Пшел.

Розовая бумага висела на ролике под крышкой с прорезью, оттуда торчал небрежно оборванный край с резвящимися пушистыми котятами; Метла ходил в уборную перед тем, как лечь с ней в постель, он и оборвал. Одному котенку оттяпал полголовы, другому задние лапы и хвост, — но они все равно резвятся, пушистые и мягкие, как эта бумага, лучшая бумага в городе. Маша знает, она всегда берет ее в своем итальянском супермаркете.

Но бумагой она не пользуется. Вот уже почти месяц. Маша взяла с полки рулон ваты, отделила верхний слой, смочила в теплой воде под краном. Только вата, девочки, никакой бумаги. Если ваш любимый парень принципиально работает насухую, если ему нравится бурить ваш задний проход, а кончает он, лишь когда вы начинаете реветь белугой — забудьте о бумаге, девочки, даже если это лучшая в городе бумага из магазина «Рапалло». Вы будете подтираться влажной ваткой и каждый раз вставлять специальные свечки, чтобы прямая кишка не растрескалась окончательно и не высыпалась в унитаз по кусочкам.

Маша бросила использованную вату в мусорное ведро. Вымыла руки. По привычке сжала ягодицы в кулачок, удерживая воображаемую монетку. Будто раздавила капсулу с кислотой. Она схватилась руками за края раковины, постояла, пережидая боль.

Свечка наконец растаяла, боль стала тише. Привычней.

Додик стал поскуливать.

— Глохни, — сказала Маша.

Выходить не хотелось. Здесь, в запертой уборной, она чувствовала себя более защищенной, да и ходьба доставляла немало неудобств. Что бы еще сделать? Маша скинула рубашку, обтерлась косметической салфеткой. Посмотрела на себя в зеркало. Вот маленькая грудь, соски едва выступают на ее поверхности; слишком маленькая, чтобы Метла мог уложить посерединке свое полено и сделать «паровозик в тоннеле». Впалый живот, похожий на круглое блюдо, края которого очерчены сводом реберной клетки и тазовыми костями, а вот и ноги, знаменитые ноги Маши Вешняк, экспортный товар класса А. Два здоровенных синяка в верхней части бедра, уродливые синие пятна на коленях, из-за которых приходится надевать темные колготы, которые еще в 96-м были всеми похерены и забыты.

Колени заметно распухли. Ну да, ведь Маше Вешняк иногда приходится ползать на своих знаменитых экспортных коленях перед дружком Метлой, делая при этом всякие такие дела, работая в поте лица. Кстати, лицо. Что там у нас с лицом?.. Маша провела по щекам и лбу свежей салфеткой. Не помогло. Ее лицо никогда и близко не лежало у пределов совершенства: слишком покатый лоб, широкие скулы, невыразительные брови. Но оно было интересным" черт побери, выразительным, это лицо рассматривали украдкой, как что-то стыдное и влекущее, его ели глазами, пожирали… но вот желтеющее пятно под правой бровью все-таки не придает ему шарма. И эта напряженная складка вокруг рта, появившаяся от постоянного ощущения боли. Иногда у Метлы что-то замыкает в голове, он запускает большие пальцы в углы ее рта и тянет в стороны, будто собираясь порвать его; иногда плотно закрывает ладонью нос и рот, смотрит с рассеянной улыбкой (она чувствует, как полено становится тяжелее и тверже). Иногда просто бьет по лицу. Обычный минет — салют" кажется теперь Маше Вешняк трепетной лаской. Ее дружку Метле, видно, тоже — поэтому он его давно не практикует.