— А хоть эту отдайте!

— Какую «эту»? — не понял майор.

Вика обвела рукой вокруг.

— Вот эту. Обои тут, правда, староваты, но я новые поклею…

Агеев оторопел.

— Ты соображаешь, что говоришь? Это служебная квартира!

— Ну и что? У меня подруга дворником три года отработала, тоже начальнику давала, так он ей служебную квартиру в ордерскую переделал! И вы переделаете, если захотите. Или позвоните кому-нибудь: для вас все сделают!

На этот раз уверенность глупой бабы во всемогуществе своего куратора вместо гордости вызвала у Агеева прилив озлобления.

— Ты просто идиотка! Думаешь, дала — и квартира в кармане? Нет, милая! Дырок много, а квартир мало! И не я ими командую. Собирайся быстро, я спешу!

— Не хотите, значит, — утвердительно сказала Вика и поджала губы. — Как сверху залезть — так пожалуйста, а как помочь — так нету… Попользовались в свое удовольствие — и в сторону… Только со мной так не выйдет!

— Ты что, угрожаешь мне? — изумился Агеев.

— Узнаете… Думаете, над простой женщиной что угодно творить можно? Нет, мы не в Америке живем!

Она быстро прошла к двери, открыла замок, на пороге на миг приостановилась, обернулась.

— У нас издеваться над простым человеком никому не дозволено! Никаким начальникам! А с начальства и спрос сгроже!

Дверь захлопнулась с такой силой, что осыпалась штукатурка.

Майор Агеев оцепенело стоял посреди прихожей. Всю жизнь он занимался идеологией, и это была совершенно неблагодарная, провальная работа: утвержденные в высших инстанциях правильные слова, замечательные мысли и положительные примеры отторгались мозгами большинства сограждан. И вот только что простая советская, а ныне российская женщина-труженица продемонстрировала образцовую идеологическую убежденность. Труд майора Агеева не пропал даром! Но он почему-то не радбвался.

Раздался звонок. Кирпич! И точно — в дверь ввалился медведеподобный Курлов. Он изменился. Типичная бандитская рожа! Она у него и раньше не отличалась благочинностью, но глаза хоть были человеческими… А сейчас — тусклые стекляшки без всякого выражения. Мятый, грязный, свалявшиеся волосы, устойчивый подвальный запах — бомж да и только!

— Значит, ничего не бояться, все будет тип-топ? — криво улыбаясь, спросил Кирпич, проходя в комнату. — Никто не заставляет меня никого убивать и вообще все вокруг пай-мальчики?

Он развалился на диване, и Агеев подумал, что грязные штаны обязательно запачкают обивку.

— Что случилось, Сергей? — как можно более теплым тоном спросил он. — Не волнуйся, мы во всем разберемся… Кстати, этот Чумаченко уже арестован, я не бросаю слов на ветер. И в остальном мы тебе поможем…

— Да уж пожалуйста, — Курлов протянул руку к аккуратно сложенной простынке.

Агеев выругал себя за рассеянность. Впрочем, он просто не успел ее убрать.

— Сто лет не спал на простыне, — огромная грязная лапа смяла белую ткань. — После убийства ни разу. Как раз сто лет и прошло.

— Какого убийства? — сипло спросил Агеев. В жизни майора еще не было столь насыщенных неприятностями дней.

— Обычного. Приставили трубу к горлу и сказали: или ты кончаешь Дрына, или мы кончаем тебя. А что мне было делать?

— И ты… убил?!

Кирпич кивнул.

— А куда деваться. Правда, у него башка и так была пробита, все равно не выжил бы. Наверное, не выжил… Хотя если бы его в больницу отвезти, а не трубой мочить…

— Подожди, подожди, — Агеев быстро забегал по комнате. — Успокойся и расскажи все подробно!

Но успокаиваться надо было самому майору. У него даже голова закружилась. Вот денек! Вначале эта дура, теперь еще хлеще! Любое совершенное агентом преступление — ЧП, за которое несет ответственность куратор. А уж убийство — это сверх ЧП! Такого еще никогда и не было!

— Родик меня пожалел, сука. Хорошо пожалел. Замазал кровью и посадил в говенную хату. Только все равно я им, как бельмо в глазу, рано или поздно кончать надо, — медленно говорил Кирпич. У него был вид смертельно уставшего человека. Глаза слипались. — Да и какая у них жалость… Родик своего лучшего дружка, Метлу, отдал. Его задушили вместо меня в той квартире, где говно… А с меня хватит. Я на вас работал, теперь вытаскивайте, как обещали. Хоть поживу у вас здесь пару дней по-человечески… Стояк не течет?

Он вытянулся на диване и закрыл глаза.

— Подожди, Сергей, подожди… Где жить, мы тебе найдем… И уладим…

Обязательно все уладим… Подожди, не спи!

Но Кирпич уже ничего не слышал.

На ягодицах у Тани Лопатко имелись прыщики, и она это знала. Но для самоуспокоения переносила собственный недостаток на всех других женщин, преимущественно молодых и красивых. Психологи называют такой феномен проекцией.

Он действительно позволяет разгрузить психику от ненужных переживаний. Надо только соблюсти еще одно условие: никому не показывать собственную задницу. А при кабинетном Сексе сделать это тяжело, ибо в девяноста процентах случаев практикуется вторая основная позиция, при которой весь зад виден как на ладони.

Можно, конечно, сесть на край стола, но зимой такой вариант малопригоден, ибо надо снимать и сапоги, и колготы, и трусы — во-первых, холодно, а во-вторых — служебная обстановка не располагает к столь обширному раздеванию. Таня все-таки предложила, но Курбатов идею не поддержал, сослался на сложность, хотя и знал, что в Г-образном состоянии она кончает еще реже, чем в обычном. Может, он не захотел оказываться в позиции лицом к лицу, когда вроде бы надо целоваться, а зачем ему телячьи нежности… Но Таня быстро прогнала эту неприятную мысль.

Партнер быстро сделал свое дело, Лопатко даже разгорячиться не успела, впрочем, для нее такой финал был привычным. Она мгновенно натянула приспущенную одежду на место, надеясь, что из-за сумерек и тесноты Курбатов не рассмотрел прыщиков.

Интересно, чего он вообще полез после долгого перерыва?

— Небось теперь с Петровским трахаешься каждый день? — спросил важняк, застегивая ширинку. — Я же вижу, что ты в него втрескалась по уши! Даже заревновал…

Таня полыценно фыркнула:

— Нужен мне этот жлоб! Он магнитофон в кармане носит, разговоры с Хулио записывает. А может, и с тобой. А может, и со мной…

— Вот как? — Курбатов тщательно разгладил брюки. Они у него никогда не мнутся гармошкой. И этих горизонтальных складок нет, которые расходятся от паха в стороны и угадываются даже после самой тщательной утюжки. У всех нормальных мужиков есть эти складки. И у Президента, и у премьера. Даже у голливудских модников, когда они выходят из магазина модной одежды в Лас-Вегасе, одетые с иголочки, — тоже есть складки.

А вот у Курбатова их не было. Даже сейчас, когда он энергично потерся о задницу Тани Лопатко, на которой успел рассмотреть розовые пятнышки, складки не появились.

Почему так происходит, Курбатов и сам не знал. Просто он очень аккуратен. Это врожденное. У него маленькие уши, маленький рот. Сорок первый с половиной размер обуви, и ноги никогда не потеют. Волосы из ноздрей не торчат. Ладони сухие.

— Вот как? — повторил он и потер ладони друг о дружку. — И зачем же ему нас записывать?

— Да уж, наверное, надо, — сказала Таня, поправляя юбку. — Наверное, задание у него такое. Он у меня все про тебя выпытывал, про шефа. Про всех, в общем.

Значит, стучит себе понемногу в Контору.

«А ведь так и есть, — подумал Курбатов. — Тогда все становится ясно, и все странности получают объяснение…»

— И что мне с ними теперь делать, товарищ полковник? — почтительно спросил майор Агеев.

— С кем «с ними»? — напряженно поморщился Заишный. Чтобы не поднимать глаз, он напряженно смотрел в свои бумаги, а потом сунул руку в карман, достал пластиковую трубку с яркими двухцветными гранулами и отправил в рот сразу две штуки. Агеев усмехнулся про себя: у него в боковом кармане лежали точно такие же. Берофлекзол. Гастрит или язва, вне всякого сомнения. Это их сближало, но надо, чтобы полковник узнал об общем недуге.